«Нива» не спеша разгонялась. Размеренно засопел Федор, широко зевнул Виктор. Игнат, вспомнив радостный лепет Фокина в мобильную трубку, улыбнулся грустно и прикрыл глаза. Хвала духам, беременная сучка, едва не ставшая Игнату женой, не возникла из пены подсознания в накатившем волною сне. Игнату приснились три мушкетера. Портос с лицом Федора и болтливостью Виктора, Атос, похожий на Фокина, и скупой в словах, как Федор, Д'Артаньян – вылитый Андрюха Крылов. Образ Д'Артаньяна растаял, вместо него появился Арамис с рассеченной правой бровью. Героев должно быть трое, четвертый лишний. Так уж повелось со стародавних времен: один герой – родовитый, типа выходец из интеллигенции, вроде француза Атоса или нашего Добрыни, второй – простецкий богатырь или просто богатырь, косая сажень в плечах, и, наконец, третий – лицо, некоторым опосредованным образом связанное с мистицизмом, чаще всего религиозным, вроде поповского сына Поповича или постоянно поминающего бога циника Арамиса. Геройская троица самодостаточна, ну а ежели кто вспомнит великолепную семерку, так напомним таковому, что произошла она от семи самураев, которые, в свою очередь, имеют китайский прообраз, созданный средневековым беллетристом Ши Юй Кунем – роман «Трое храбрых, пятеро справедливых». То бишь, опять же – три в основании, пятеро дополнительно.
Сергач вычислял героев во сне до тех пор, пока его не растолкал Федор. «Нива» стояла у обочины, мирно спал Фокин, прижатый портупеей ремня безопасности к г-образному ложу рядом с местом водителя. Федор перебрался на заднее спаренное сиденье, Игнат вышел, размял суставы и уселся за руль. Поехали.
Светало. Лес по краям шоссе более не напоминал горные склоны, сырой туман раздробил эфемерный монолит кустов и деревьев. Стали попадаться встречные большегрузные автомобили, ведомые бывалыми дальнобойщиками, королями и одновременно рабами дорог.
Выстрелило первыми лучами весеннее шальное солнце, отступили от трассы леса, «Нива» минула просыпающуюся деревеньку, еще одну, другую, и за поворотом, на развилке возник указатель – «Село Мальцевка, 2 км», и стрелка вправо. Поворот направо – и пошли поля по обе стороны, лоскуты огородов, прудик, ферма, коровы, домишки, колокольня без купола, петухи орут, собаки брешут, кошка едва не угодила под колеса, обернулись малец с бабушкой возле колодца, дядька в картузе на велосипеде встал, пропустил «Ниву»...
– Подъем! Приехали! Ура! – крикнул Игнат, ткнув в кнопку автомагнитолы.
Сотоварищи отходили ото сна под задорное пение Гарика Сукачева.
Селу Мальцевка вполне подходил статус маленького городка, все атрибуты, а именно: памятник (догадайтесь, кому?) на центральной площади, клуб с колоннами, магазины, не только винный и хлебный, школа, почта, медпункт, милиция и т.д. и т.п. – вся городская атрибутика имела место быть. Имелась и гостиница под вывеской «Дом колхозника». Вывеска изрядно пожухла, и какой-то шутник намалевал на ней, не скупясь, ажно цельных пять звезд.
Россия в провинции просыпается рано. «Нива» подкатила к пятизвездочному Дому колхозника на центральной (догадайтесь, имени кого?) площади в начале восьмого, а директор и челядь отеля для тружеников давно упраздненных колхозов уже были на рабочих местах. Не успел Игнат перекурить, только-только вылез из «Нивы» зевающий Фокин, как, глядь, вернулся, закончив переговоры с администрацией Дома колхозника, командир Федор. И распорядился: тачку парковать у крыльца, личные вещи в охапку, шагом марш заселяться.
Вселились в трехместный номер на последнем, втором, этаже. «Пентхаус» – как назвал его Фокин. Шикарный номер: три панцирных кровати с полосатыми матрацами, ватными подушками и стопками чистого белья, три прикроватные тумбочки, три стула, два окна, один стол, графин со стаканом. И люстра под потолком о четырех рожках.
Поговорили с проводившим москвичей в «пентхаус» директором Дома колхозника. Да, Андрей Крылов останавливался во вверенном его заботам гостиничном хозяйстве в номере на одного, на первом этаже в левом крыле. Да, гражданин с телевидения приехал на рейсовом автобусе из Сидоринска утром, заселился и с легкой сумкой через плечо (нет, без всяких кинокамер, только с сумкой) ушел. Куда? Понятно, куда – к Глафире Ивановне Мальцевой, про съемки ее телевизионные договариваться. Откуда известно, чего приезжему надобно было от Глафиры Ивановны? Так Петр с Павликом рассказывали. Они товарища с телевидения вечор обратно провожали. Ну да, пьяненькие, был грех. Да и не грех вовсе, грешок, надо ж было москвича, дорогого гостя, угостить, а то как же? К тому ж редко который, посетивший Глафиру Ивановну, опосля к бутылке не приложится. Впечатляет она народ. Случается, некоторые, с ей поговорив, в обморок падают. Да, случается. Нет, проводили до крыльца и ушли. Нет, переночевал, ушел с сумкой через плечо – и поминай как звали. Нет, Петро с Павликом сказывали – снимать собирался не в тот день, когда пропал. Куда собирался, перед ними не отчитывался, но какие-то дела у москвича имелись, побочные, с Глафирой Ивановной не связанные. Село – не город, подробности таинственного исчезновения московского гостя все знают, тем более начальство. А директор Дома колхозника – здесь ух какое начальство, вона каких приезжих расселяет, даже из самой столицы. Да, последнее время стали наезжать ходоки к Глафире Ивановне. Нет, не особо много, но едут. Живет где? А памятник, что на площади, аккурат на ее улицу рукою показывает. Шагаешь той улицей до околицы, и последняя хата, шифером крытая, не ошибешься, ее, Глафиры Мальцевой. Да, здешняя она, образованная – в школе тутошней, пока пенсию не оформила, завучем работала. Про все ребячьи шалости как-то дознавалась, ух, и боялась ее ребятня, ух, боялась! Да, и мать ее, и бабка, земля им пухом, слыли окрест знахарками. Петр с Павлом? Племянники они Глафире Иванне, своих-то детишек не нажила, овдовела рано. В городах жили Петро с Павликом, а вот вернулись и наживаются на престарелой тетке. Но и селу от них польза – с району главный той осенью к Глафире Иванне наведывался, обещался этим летом всем сельчанам заборы единообразные поставить, чтоб, значит, красиво стало, благоустроенно. А когда москвича след простыл, Петро с Павликом заходили в Дом колхозника, часто, о москвиче волновались. Да, и в милиции их допросили, как же иначе? Нет, дверь в номер москвича Крылова вскрывали через день после окончания оплаченного им срока проживания. Точнее – дверь открыли запасным директорским ключом в присутствии понятых. Да-да, вещи, составив опись, забрали милиционеры, они же сигнализировали о без вести пропавшем в район и в Москву. Где отделение? Вона, из окошка видать милицию...
Словоохотливому директору дали пятьдесят целковых «на чай» и выпроводили. Фокин предложил перекусить остатками дорожных запасов, но прежде переодеться, привести себя в порядок. Оба предложения Федор одобрил. Заскрипел замками чемоданчик Сергача, захрустели липучки фирменного баула Фокина, развязал тесемки в горловине рюкзака Федор.
Надо сказать, что, спешно собираясь в дальний путь, Сергач не сумел обнаружить в своем гардеробе подходящей для пересеченной местности одежды. Закоренелый горожанин, Игнат Сергач редко выбирался на природу. Метнув в такой же пижонистый, как и владелец, чемоданчик на колесиках джинсы, кроссовки, свитер и плащ, смену белья и рубашек, утюг и запасной галстук, Игнат плюнул и поехал «в городском» – в шитом на заказ костюме, в полуботинках на тонкой подошве. Стоило сделать пару шагов от машины к дверям Дома колхозника – и полуботинки были заляпаны грязью, и брюки запачкались. Хочешь не хочешь, а переодеваться придется. Пиджак, рубашка, галстук сверху пускай остаются, джинсы и кроссовки снизу нехай пачкаются. Пиджачно-галстучный верх и джинсово-кроссовочный низ смотрятся «в ансамбле» не здорово, однако фиг с ним, сойдет для сельской местности. Игнат хотел было достать из чемодана утюг и погладить изрядно помятый за время пути пиджак, загладить складки на джинсах, но Федор не разрешил – некогда. Лишь побриться всухую разовым станком позволил, даже сбегать за водой не дал, прикрикнул на Фокина, когда тот вытащил кипятильник.